Цивилизация
Бизнесмен из города-миллионника показывает бывшему сокурснику на экране смартфона лошадь: «80 тыс. рублей и лошадь как бы твоя. Она живет там, где жила, ее кормят, моют, а ты приезжаешь, когда хочешь и катаешься на ней».
Его бизнес, как и эта лошадь, виртуален. Он продал свою торговую сеть и стал бизнес-тренером. Его услуги для клиентов посложней называются «коучингом» и «консалтингом», для клиентов попроще используется нумерология — названия их фирм переводятся в цифры и обсчитываются в поисках проблем, мешающих бизнесу.
Клиенты побезумнее платят за анализ их астральных тел — особенно дорого обходится работа с седьмым астральным телом. Бывший сокурсник, вспомнив, как они писали шпаргалки по другой виртуальной идеологии — научному коммунизму, спрашивает: «Если бы советская власть не кончилась, ты бы кем был?» «Комсомольским работником, — с профессиональной улыбкой отвечает эзотерический коуч. — У них ведь была большая цель. И у меня есть большая цель — я не только помогаю людям спасти бизнес, я приношу в нашу страну новые смыслы!»
Бывшего сокурсника смущает пафос несостоявшегося комсомольского функционера, и он переводит разговор на обсуждение его семьи. Коуч рассказывает, как в автомобиль его дочери врезалась машина с пьяным полицейским за рулем. Полицейский вызвал сослуживцев при исполнении, и коучу пришлось звонить специальному знакомому, который прислал на разборку отряд специальных людей. «Стрелять стали?» — наивно ужасается сокурсник. «Зачем? Они поговорили, выяснили, что мои круче, и уехали, — поясняет коуч. — Я даже в суд подавать не стал — они сами своего наказали, и он все оплатил».
И с болью за судьбы страны добавляет: «С ужасом думаю, что бы было, если бы на месте моей дочери оказался простой человек!» Сейчас в петербургской кофейне он выглядит обычным провинциалом. Но у себя в городе он одновременно представляет постиндустриальную экономику и состоит в правящем сословии. Он продавец западных смыслов и отечественный феодал, с помощью дружины указывающий более слабому феодалу его место в средневековой вертикали власти.
Именно так функционируют крупные города в России — бурная постиндустриальность опирается на фундамент, прячущий феодальные взаимоотношения.
Конечно, термин «Средневековье» нужно употреблять аккуратно, как и другие исторические термины, при описании современности. Тем более сам этот термин может толковаться по-разному — даже временные границы Средневековья четко не определены.
Если его началом, как правило, считается исчезновение Западной Римской империи в V веке, то его окончание, по мнению разных историков, произошло либо в начале Возрождения, либо после падения Константинополя, либо с началом Реформации, либо после заключения Вестфальского мира, либо лишь после Великой французской революции. Это еще раз подтверждает наши ощущения, что Средневековье толком не закончилось, что оно всегда где-то рядом.
Сейчас, когда мы говорим «средневековый», мы вспоминаем не исторический период, а подразумеваем что-то жестокое, несовременное, негуманное. Тот, кто хорошо учился в школе, вспомнит о работающих на феодала крестьянах, о принципе «вассал моего вассала не мой вассал», об огромной власти церкви, о бесправии женщин. Из положительных качеств Средневековья вспоминаются лишь готические соборы и благородные рыцари, образ которых, правда, несколько потускнел вследствие развития феминизма.
Особого внимания заслуживает термин «Темные века», приписываемый Петрарке. Сейчас слово «Темновековье» хорошо подходит для описания того, что постоянно вылезает из-под глянцевой поверхности жизни российских городов.
Вполне возможно, подобные ежедневные страхи да и все ужасы русского XX века вдохновили русских философов ввести термин «Новое Средневековье» — об этом рассуждали и Николай Бердяев, и Питирим Сорокин, и Александр Зиновьев. Сейчас мода в Западной Европе на подобные концепции объясняется желанием осмыслить риски роста количества мигрантов, несущих с собой средневекового вида нравы.
Для описания современной России ряд российских социологов используют вполне правдоподобные модели, согласно которым наше общество подобно средневековому разделено на сословия — административных госслужащих, силовиков, военных, бизнесменов, врачей, учителей и т.д.
В таком обществе главным средством межсословного взаимодействия выступает коррупция, поэтому она непобедима в принципе. В подобных моделях региональные чиновники описываются как феодалы, а вверенные им регионы как феоды. Население феодов откупается от них оброком и в остальном само управляет своей жалкой судьбой, общаясь с себе подобными вполне в средневековом духе.
Средневековье может проявляться и в сферах, не связанных с государственной сословной вертикалью. Заимствованные из американских учебников правила корпоративной культуры — этого символа постиндустриального общества — часто внедряются российским бизнесом средневековыми методами. В одной из крупных российских компаний, хвалящейся своей финансовой прозрачностью, внутренний документ строго определяет правила офисной одежды для женщин — предписывается высота каблука, длина юбки, особо отмечается, что даже летом под страхом штрафа женщины должны носить колготки обязательно телесного цвета.
Так средневековый мужчина определяет правила поведения женщины, а она должна быть благодарна ему за благополучную жизнь в замке-офисе.
Встречаются и не задокументированные, но известные всем сотрудникам правила. В одной из крупных российских корпораций в приемной руководителя нельзя сидеть нога на ногу — нижние конечности скромно должны стоять рядом друг с другом, а ладони лежать на коленях. Это у себя в отделе ты феодал, бесконтрольно управляющий вассалами, но здесь ты сам вассал и должен выказывать сеньору определяемые традицией знаки почтения.
Но нам не нужны философы, социологи и журналисты, чтобы увидеть знаки Средневековья в обыденной жизни. Достаточно посетить станцию метро «Киевская» — там под мозаичным портретом Ленина бурлит дикая смесь народного постиндустриального капитализма и средневековых отношений: идет торговля титулами и индульгенциями — всевозможными справками, разрешениями на работу и медицинскими книжками, нечесаные молодые люди продают друг другу виртуальные доспехи — самодельные компьютерные устройства, работодатели вербуют вассалов — проводят собеседования. В это время на скамейке целительница наложением рук лечит модно одетого парня. У всех в руках разнообразные гаджеты, не мешающие их пользователям жить средневековой жизнью и верить в чудеса.
Символом этой каши из разных эпох, экономических укладов и технологий можно считать одну из мозаик на сводах станции — изображенный на ней говорящий по штабному телефону красноармеец выглядит современным казаком с сотовым телефоном, планшетом и ноутбуком.
Действительно, иногда кажется, что наша последняя надежда — это новые технологии. Именно они связывают поверх бездорожья удаленные районы страны, открывают подросткам из бедных семей весь мир, помогают одиноким бороться с одиночеством. Кто знает, может, именно высокие технологии облагородят неласковое к нам государство или даже где-то вытеснят его. Правда, оно очень хитрое и может придумать, как выжить в новых условиях.
В 1991 году социализм поменялся на капитализм, а государство осталось почти неизменным — многие советские чиновники даже сделали отличную карьеру. Так сейчас власти создают иллюзию открытости — вся разрешенная информация есть на государственных сайтах, а неразрешенную найти все труднее. На сайтах органов власти появляется все больше всевозможных голосовалок, создается иллюзия постоянной обратной связи.
Но внедрение интернет-голосования фактически вытеснило такой вполне эффективный инструмент борьбы горожан против застройщиков, как общественные слушания, — так внедрение новых технологий увеличивает феодальную зависимость населения от властей.
Здесь кроется реальная угроза Нового Средневековья, а не в телевизионной пропаганде традиционных ценностей — телевизор, в отличие от города вокруг, легко выключить.
Однако не все так плохо — некоторые новости кажутся средневековыми, но их таковыми считать не стоит. Например, протесты религиозной общественности против выставок, фильмов и производства презервативов в городе со словом «Бог» в названии — это знак постиндустриальных времен, хотя слова протестующие произносят вполне средневековые.
Средневековые люди не выходили на демонстрацию с плакатами, а либо бесправно терпели, либо устраивали кровавый бунт.
Когда современный человек одевается в русскую косоворотку и традиционные лапти и говорит о духовности, то сразу становится ясно — он ни к русской культуре не имеет отношения, ни к традиции. Такие борцы фактически используют методы современного искусства — я уже писал о том, как самые разные по идеологии силы используют приемы уличного акционизма или стрит-арта.
Они хотят добиться очень современных, отнюдь не средневековых результатов — пиара, паблисити и повышения личной капитализации. И надеются затем все это превратить в деньги — доказать властям свою нужность и припасть к бюджетным финансовым потокам. В нашем обществе много Средневековья, но оно не здесь. Вполне возможно, цель подобных акций — отвлечь общество от настоящих проявлений Средневековья. От настоящих угроз.
Да и на государство не стоит обращать большого внимания как на проводника идей Нового Средневековья. Наш государственный аппарат сейчас таков, что легко перенастраивается в зависимости от воли высшего политического руководства. Политологи пытаются выделить в эшелонах власти различные идеологизированные группы — вот эшелон либералов, а вот консерваторов, вот силовики, а вот западники-технократы. Но в разных ситуациях эти люди ведут себя по-разному — западники говорят о духовных скрепах, либералы закручивают гайки, а силовики начинают модернизацию.
В этом смысле наше государство давно можно считать постиндустриальным — оно стало сервисом, правда обслуживающим не население, а выполняющим указы сверху. Именно поэтому наше государство какой-то четкой идеологии — и тем более средневековой — не имеет.
Настоящие угрозы в другом. Каждое сословие нашего общества живет в своем мире, ориентируется на собственную систему ценностей, говорит на собственном языке, который не понятен другим сословиям. То есть слова-то русские, а смысл у них уже какой-то другой. Социологи исследуют общество, кажущееся единым, получают некие результаты и предъявляют их заказчику. А эти результаты могут оказаться бессмысленными, поскольку людей спрашивали на одном языке, а они вопрос понимали по-своему и отвечали на языке своего сословия.
Наша власть, считающая, что СССР развалился из-за того, что советское руководство не знало положения в стране, все время пытается понять подданных — известно, что одним из главных заказчиков различных соцопросов в последние годы стали госорганы разных уровней. Власть самодовольно узнает о 86% поддержки и строит свою политику, основываясь на этих данных. А на самом деле, эти 86%, отвечая на вопросы социологов, говорили о чем-то другом, своем, непонятном.
Поэтому непредсказуемо эти 86% могут превратиться если не в 86% протеста, то в 86% саботажа.
Как же нам жить в стране, состоящей из разных стран, говорящих на разных русских языках? Средневековье может закончиться Возрождением, а может и кровавой Буржуазной Революцией. Остается надеяться, что из нынешнего Средневековья мы будем выходить мирно и наступивший 2017 год не станет 1917-м. И есть большая надежда на европейскую цивилизацию, которая уже один раз переварила настоящее Средневековье, а затем и множество разнообразных Темновековий. А Россия — это, безусловно, Европа.
Но если не получится — попробуем стать благородными рыцарями с лазерными мечами или прекрасными дамами в нарядах из нановолокна.
